О СВОЕМ РОЖДЕНИИ И ПЕРВЫХ ГОДАХ ЖИЗНИ

Айлин Моррисон ждет рождения своей новой внучки, второго ребенка ее единственной дочери Шэрон. Стоит жаркий летний день, и у Шэрон роды. Ей двадцать лет, телосложением она чем-то напоминает птицу: длинные худые ноги, бледное и худое, как и колени, лицо, заостренный носик. Шэрон, отличающаяся подвижностью и феноменальной гибкостью, особенно в области бедер, много лет занималась гимнастикой. Она общительная, энергичная молодая женщина, которой нравится рассказывать о своей поразительной пластичности. Например, о том, как она может обхватить ногами шею или встать, немного раздвинув ноги, наклониться назад и без участия рук поднять лоскут, помещенный на полу между ее ног. Своими зубами. Шэрон сердечна, добра и смешлива. Смеется привлекательно, открыто и пронзительно.

Роды у Шэрон выдаются долгие и трудные, боль становится невыносимой. Анестезия не применяется. Голос акушера оставляет мало надежды. Он сообщает, что ребенок пошел ногами вперед, больше не двигается и по-прежнему находится в родовом канале. Когда девочка, наконец, появляется на свет, то не издает ни звука, не совершает ни единого движения, не подает признаков жизни.

Пока Шэрон лежит на родильном столе, доктор быстро протягивает ей сигарету и зажигает ее. Именно! Сигарета в родильной палате. Молодая женщина понимает, что стóит готовиться к худшему. Она родила синюшного ребенка, безжизненного.

Только вот чудесным образом новорожденная девочка жива! Более того, она не будет испытывать никаких болезненных эффектов от временной нехватки кислорода во время трудных родов. (Не говоря уже о сигаретном дыме в родильной палате!)

В детстве мама часто рассказывала мне историю моего бурного, волнующего появления на свет – она всегда говорила, что из четырех родов, эти были худшими. Вспоминая об этом, мне приходит на ум: Так вот что со мной случилось. Ха! Это многое объясняет.

В этой дымной родильной комнате в Канаде 28-го августа 1965 года родилась я. В том же году группа Rolling Stones выпустила свой первый хит номер один “(I Can’t Get No) Satisfaction”, был убит Малькольм Икс и вышел музыкальный фильм «Звуки музыки». Мое рождение не было столь знаменательным как случившиеся в том году исторические моменты, но для моей матери произошло чудо. Мы обе выжили в этих трудных родах.

Меня назвали Айлин Реджиной Эдвардс: Айлин в честь моей родившейся в Ирландии бабушки по линии матери – Айлин Моррисон; а Реджиной – в честь матери моего биологического отца, которую мы называли бабулей Эдвардс. Бабушка Айлин родилась в Графстве Килдэр, Ирландия, в семье англичан Лотти Ривс из Уэльса и Фрэнка Пирса из Англии. Когда моя бабушка была еще ребенком, Пирсы переехали в Пини, Манитоба, чтобы заняться фермерством. Я лично не исследовала генеалогическое древо Эдвардсов, но из рассказов матери поняла, что они смешанного франко-канадского и индейского происхождения. Учитывая также, что фамилия Эдвардс имеет английское происхождение, возможно, что и британские корни у них тоже были. Точное соотношение кровей – тайна, как и у многих канадцев. Первым европейским исследователем, достигшим Канады, был итальянский мореплаватель Джованни Кабото (по школьным учебникам больше известен как Джон Кабот). Он высадился в Ньюфаундленде в 1497 году. В последовавшие за этим столетия сюда прибывали многие исследователи из Европы разных национальностей, и границы между европейцами и коренными канадцами начали стираться, продуктом чего, в общем-то, являюсь я. Не считаю, что я преувеличу, сравнив себя с Хайнц 57, учитывая скрещение стольких национальностей за прошедшие века.

У моей матери, Шэрон Мэй Моррисон, была трудная жизнь. Когда ей было шестнадцать, она лишилась всех зубов во время инцидента в школе. Будучи кетчером (или бэк-кетчером, как мы называем его в Канаде) в софтболе, она нагнулась, чтобы блокировать нижнюю подачу у домашней базы. Бэттер со всей силы размахнулся и отбил подачу. Срываясь с места к первой базе, он бросил биту позади себя – прямиком в лицо Шэрон, сбив ее с ног. Бóльшая часть зубов была выбита от удара. Стоматология не была такой продвинутой как сегодня, поэтому единственным решением сделать так, чтобы у нее было из-за чего улыбаться (или, скорее, чем улыбаться), было удалить даже те немногие уцелевшие зубы и установить протезы. Можно только догадываться о том ужасе, который пережила тогда девушка-подросток, осознав произошедшее и поняв, что зубов у нее больше нет, и улыбка никогда не будет прежней. Уверена, что она, должно быть, чувствовала себя в какой-то степени лишенной молодости. Искусственные зубы для бабушек, а не для молодых девушек, которые следят за своей внешностью и жизнь которых полна причин для улыбки.

В восемнадцать лет Шэрон влюбилась и обручилась. Вместе со своим женихом, Гилбертом, она ждала первенца, но молодой человек погиб в автомобильной аварии незадолго до появления на свет моей старшей сестры Джил. В следующем, 1964, году моя мама познакомилась и вышла замуж за моего биологического отца, Кларенса Эдвардса. Я была их первым ребенком, а через два года появилась моя младшая сестра Керри-Энн. Мама и Кларенс развелись, когда я была еще совсем маленькой. На основании одной поблекшей фотографии, которую мама сохранила с их свадьбы, у меня сформировалось туманное представление о моем отце. Он был довольно невысокого роста с кожей оливкового цвета и темными волосами. Благодаря этой фотографии могу сказать, что мы с Керри унаследовали его зеленые с ореховым оттенком и миндальной формы глаза, поскольку у нас определенно не мамины маленькие круглые глазки шоколадного оттенка. Мне он был интересен: я хотела вблизи рассмотреть цвет его глаз, услышать его голос, узнать его как такового, но я его не знала и не испытывала привязанности, а поэтому и не скучала по тому, кого не знала.

Я знала, что он существует, что у него, вероятно, больше никогда не было детей, он не женился во второй раз, но долгое время жил с женщиной, у которой были свои дети. Знала я также, что он работал машинистом, жил в Чапло и был одним из семи детей в семье. Мне часто было интересно, что он думал обо мне и думал ли вообще. Наверное, думал, потому что мама рассказывала, что это больше мой отец Джерри не хотел, чтобы Кларенс принимал участие в нашей жизни, дабы избежать путаницы в семье. Джерри тяжело работал и сталкивался с ежедневными проблемами, связанными с воспитанием не своих детей, поэтому он четко формулировал свои желания, и нужно было выбрать одного из двух – у меня не могло быть двух отцов. Я решила, что это честно.

После развода с Кларенсом мама осталась матерью-одиночкой с тремя маленькими дочерями. Она обратилась за поддержкой к своей матери, и мы переехали в крошечный фермерский домик моей бабушки Айлин, находившийся на краю Тимминса в маленьком округе под названием Хойл. Не припоминаю, чтобы бабушка работала где-то вне дома, но помню, как мама, перебиваясь случайными работами, в течение короткого времени была официанткой и кассиром. В остальном она сидела дома с нами. Роль матери-одиночки в 1960-х годах была незавидной, да и вообще продолжение образования и профессиональная деятельность с целью обеспечить семью не были распространены среди молодых женщин. В идеальном случае большинство девочек заканчивало среднюю школу, выходило замуж за человека, способного обеспечить семью, и рожало детей. Таковой была норма, и моя мама явно из нее выбивалась.

В Онтарио у мамы было мало родственников: в Тимминсе жил только один брат с пятью своими детьми. Остальные родственники по-прежнему жили западнее, где изначально после переселения из Ирландии поселились наши прадедушки и прабабушки.

К тому времени как мама обзавелась собственными детьми, бабушка уже долгое время была вдовой моего дедушки, Джорджа Моррисона. Он был неизлечимо болен тяжелой формой гангрены обеих ног, когда мама еще была довольно юной. Бабушка воспитывала ее одну, потому что ее брат был старше ее на пятнадцать лет и покинул дом, когда мама была еще маленьким ребенком.

Бабуля Айлин была красавицей с белой кожей, экзотическими голубыми глазами и ярко выраженными скулами. Она была высокой и стройной, но имела более плотное телосложение, чем моя мама, похожая на своего худого кареглазого отца. Бабушка обладала внутренней и внешней красотой и источала теплоту, которая дарила мне чувство безопасности и заботы. Она наполняла дом спокойствием.

Помню, как бабушка готовила нам манную кашу, которую она варила до полного расщепления комков и подавала с желтым сахаром и свежим цельным молоком, доставляемым ежедневно молочником. Бабушка умела поддерживать порядок в доме. Например, заботилась о том, чтобы наши простыни и наволочки были чистыми, а в печи всегда что-то выпекалось: хлеб, пирог или масленые пирожные. Она оставляла свои пироги остывать на подоконнике, как женщины в телевизионных рекламах комбижира «Криско». Особенно вкусными были ее пироги с черникой и яблоками. Моим любимым из этих двух был черничный пирог. Чернику можно было собирать в течение короткого периода с середины июля по начало августа, что ее выделяло, так как достать ее в другое время года было невозможно. Свежий, теплый кусок был заслуженной наградой мне за долгие утренние сборы этих крохотных ягодок и борьбу с собой, дабы не съесть больше ягоды из своего ведра, чем принести домой. Как же мне не хватает этих черничных пирогов!

Чтобы скоротать время, пока пирог остывал, я играла в поле со своими сестрами, бегая через высокую золотистую траву, и чувствовала себя ребенком, живущим на съемках таких телепрограмм 1960-х как «Зеленые просторы» и «Бонанца». Я была счастлива и любила жизнь. Поле не принадлежало моей бабушке, но плотно примыкало к фермерскому домику, где мы жили, и будто принадлежало нам. Лето в фермерском домике в Хойл казалось длинным в хорошем смысле слова.

Эти теплые размытые воспоминания о моих первых пяти годах жизни это все, что я хочу помнить? Или, когда моя бабушка Айлин была с нами, все действительно было так хорошо? Я не уверена, но полагаю, что все действительно было так хорошо, ведь ото всех, кто ее знал, я слышала о ней только хорошее. Лучше деталей я помню чувство заботы и удовлетворенности, когда моя бабушка Айлин была рядом.

Моя сестра Джил, будучи на два года старше меня, первой пошла в школу. Помню, я, прислонившись носом к венецианскому окну в нашей гостиной, с завистью смотрела, как она спускалась до конца подъездной дорожки и садилась в школьный автобус. Я была рада за нее, но чувствовала себя покинутой; я тоже хотела пойти. Даже тогда, в возрасте трех лет или около того, я жаждала независимости и сильно желала отправиться в неизведанные места. Насколько я помню, я была беспокойной и страстно желала «идти», даже если не знала, куда. Я не знала, что происходило после того, как моя старшая сестра исчезала на том огромном желтом автобусе; я знала лишь, что я не хотела не идти.

Моей матери пришлось пережить пару потерь и родить нескольких детей, прежде чем она встретила мужчину, с которым исполнила свадебную клятву «Пока смерть не разлучит нас». Когда мне было около четырех лет, мама познакомилась и вышла замуж за парня по имени Джерри Твейн.

Джерри, индеец Оджибве, родился и вырос в северном регионе Онтарио; его мать происходила из резервации индейцев Матагами, а отец – из резервации острова Бэр на Темагами. Джерри был светлым, очаровательным человеком с игривым характером и большим запасом шуток и приколов. Отличительная особенность его смеха состояла в том, что, когда он смеялся, его «адамово яблоко» дергалось то вверх, то вниз. Он часто прикрывал рот рукой, когда надрывался от смеха, фыркая и ловя воздух сквозь пальцы. Посмеяться он любил. Джерри был добрым, дружелюбным и остроумным. Мою маму с Джерри познакомила ее хорошая подруга и его старшая сестра, Одри Твейн.

Мой новоиспеченный отчим был не намного выше моей мамы; около ста семидесяти восьми сантиметров – может, сто восемьдесят, если посчитать копну его волос. Этническую принадлежность Джерри было сложно определить на глаз, и я помню, что он часто шутил о том, как однажды встретил каких-то азиатов. Они приняли его за своего и стали говорить с ним на своем родном языке, пока не услышали его ответ на местном диалекте, в котором сочетание th произносится как t, а гласные тянутся, почти поются. Он всегда получал удовольствие, когда его принимали за мексиканца, например, или, может, за кого-то с Ближнего Востока. Помню, впервые увидев в новостях Саддама Хусейна, я подумала: «Ого, этот парень так похож на папу!» Хотя наиболее заметными чертами Джерри были его смуглая кожа, глубокие карие глаза и черные волосы, один из его дедушек, Люк, был шотландцем с белокурыми вьющимися волосами и светло-голубыми глазами. Занимательно но, как мне рассказывали, мой дедуля Люк с младенчества рос в индейской резервации. Белые корни Джерри проявились в светлых веснушках на его лице и, особенно, в текстуре его курчавых волос; у него не было прямых, блестящих локонов, которые обычно ассоциируются с представителями коренного населения американского севера. Если забыть о кудряшках и небольшом количестве веснушек, он явно выглядел как представитель национального меньшинства. Вопрос был лишь в том, какого. Мы с Керри сошлись на том, что он был похож на Джорджа Джеферсона из комедийного сериала «Джеферсоны». Он не только внешне напоминал нам папу, но также обладал своеобразным чувством юмора.

Мы все переехали в сравнительно маленький, разноуровневый арендованный дом на Норман-Стрит в Тимминсе. <…>

Наша бабушка переехала в дом на Норман-Стрит вместе с нами. Джерри не протестовал против того, чтобы его новая теща жила под той же крышей, что и его новая семья. Более того. Он любил бабулю Айлин за ее доброту, заботу и честность (не говоря уже о ее восхитительных пирогах). «Она святая», – говорил он.

У меня сохранились кое-какие яркие воспоминания о проживании в доме на Норман-Стрит. Например, мой первый урок по мойке посуды. Бабушка поставила меня на табурет и, в общем-то, позволила навести беспорядок из пены и воды в кухонной раковине. Первая драка между мамой и Джерри, которую я помню, также произошла в этом доме. Я не припомню, чтобы во время их скандалов дома когда-либо присутствовала бабушка, и я никогда не слышала ее комментариев по этому поводу. Трудно представить, тем не менее, что она не была в курсе насилия, потому что они с мамой были очень близки, и на теле мамы были очевидные следы побоев. Отец отзывался о бабуле Айлин исключительно хорошо, и она всегда была вежлива с ним, независимо от того, что она чувствовала, знала или думала о его отношениях с ее дочерью. Поскольку она никогда не говорила об этом при нас, детях, я могу лишь догадываться о том, как сильно ее тревожили эти насильственные отношения.

<…>Когда заканчивалась драка, я желала лишь, чтобы жизнь вернулась в нормальное русло как можно скорее, будто ничего и не происходило.

Я говорю о нормальности в хорошем смысле этого слова – когда они не дрались, родители демонстрировали любовь и привязанность друг к другу. Папа часто подмигивал маме специально, зная, что мы смотрим. Мы смущались и краснели. Он обожал щипать ее за задницу. Он подкрадывался к ней, прикладывая палец к губам – таким образом он давал нам сигнал не шуметь и наблюдать, как она подпрыгнет от неожиданности. Он вообще открыто делал маме комплименты, особенно хвалил ее ноги, говорил, что они у нее красивые, и ей следует чаще носить юбки и показывать их. Маме откровенно льстили его слова обожания, и я ощущала искреннюю любовь между ними. Несмотря на то, что я хотела защитить маму от папы во время драк, я никогда не ругала и не обвиняла отца в них. Для меня они оба были жертвами финансовых проблем – ключевой причины вспышек насилия, и я считала, что им обоим стóит лучше знать, что они оба ответственны за то, что их ссоры выходят из под контроля. Маму я жалела больше, потому что из них двоих физически она была слабее, а потому и уязвимее, но я не считала, что она менее ответственна за подстрекательство к разборкам.

Когда, наконец, пришла моя очередь пойти в школу, желание следовать за моей старшей сестрой неожиданно испарилось, как только я поняла, что мне придется проводить целый день в компании незнакомцев. Не знаю, чего я ожидала, но Джил, казалось, нравилась школа, и мне было любопытно, что же ей так нравилось. Я всегда была любопытной натурой, готовой исследовать и открывать; но меня пугало, что покорять новое я буду с людьми, которых не знаю. Я предпочитала лучше быть одной, чем с незнакомцами, и в детстве я чувствовала себя вполне довольной в уединении. Честно говоря, я и сейчас такая. Не одинокая, а одна наедине со своими мыслями, эмоциями и размышлениями.

В первый день в школе, когда мама привела меня в класс, который я прежде никогда не видела, и передала воспитательнице детского сада, я чувствовала себя неуверенно и крайне паниковала. «Айлин, – обратилась ко мне женщина, – почему бы тебе не пройти и не сесть на пол с остальными детьми». Она добавила нечто вроде: «Сейчас же!» – и жестом указала маме уходить, прежде чем я что-то смогла возразить. Когда мама повернулась к выходу, меня захлестнул бешеный ураган эмоций. Меня бросило в жар, на глаза навернулись слезы, которые размыли ее фигуру, и дальше я видела лишь темную, длинную кляксу, покидающую комнату. Вот так, она ушла.

Я была в бешенстве! Я чувствовала себя жалкой и опустошенной из-за того, что мама могла оставить меня с этой дамой, которую я даже не знала, и с детьми, с которыми не хотела знакомиться. Но знала, что мне не стóит бежать следом за матерью и умолять ее остаться. Я чувствовала, что мне нужно быть храброй и вести себя как большой девочке. Помню, я понимала, что мне нужно остаться, а маме нужно уйти, и мне нельзя было создавать вокруг этого шумиху. Я тревожилась из-за разлуки с ней и мучилась, стараясь этого не показывать.

Продолжение дня было лучше. «Время музыки!» – объявила воспитательница. Нам разрешили порыться в музыкальной коробке и вытащить тот инструмент, на котором мы хотим играть. Там были палочки с выступами, которые нужно тереть друг о друга и получатся щелкающие звуки, разнообразные трещотки, бубны, колокольчики и другие шумные ударные инструменты. Это мне начинало нравиться! Мне понравился мой первый сеанс музыки, и я не могла дождаться следующего. К сожалению, музыке каждый день отводилось лишь несколько минут, потом наступало время расстелить на полу наши одеяла и поспать. Меня это бесконечно огорчало, потому что казалось, будто как только мы начинали играть музыку, пора было прекращать. Я хотела играть с инструментами весь день. Сейчас очевидно, что мое стойкое желание создавать музыку – настоящая страсть – развивалось уже тогда. Я впервые держала в руках музыкальные инструменты, и это было все, что я хотела делать.

Ко дню окончания средней школы я успела сменить семнадцать разных школ. Кстати, даже за время посещения мной детского сада семья переезжала дважды. Трудно так часто быть новенькой, но сейчас я вижу преимущество в том, что училась приспосабливаться к переменам.

Мне было семь, когда у родителей появился их первый общий ребенок, Марк. Еще до того как он вырос из пеленок, они усыновили второго. Одри Твейн, старшая сестра Джерри, умерла вскоре после рождения мальчика, названного Дэрилом. Вопрос о том, что делать в виду сложившихся трагических обстоятельств, не стоял; и мама, и папа, не колеблясь, приняли своего племянника в свой дом. Таким образом, «Банда Твейн», как называла нас мама – из пяти детей от двух матерей и четырех отцов – приобрела свой окончательный вид.

И в таком составе Банда Твейн отправилась в сумасшедшую поездку по жизни, наполненную взлетами и падениями, как крутая американская горка.

Полезные ссылки:

1. Страница о книге

2. Детские фотографии

Отрывок из книги мемуаров «С этого момента» (2011 год), Глава 1: «Так вот что со мной случилось»

Автор: Shania Twain

Переводчик: Carolina